02.12.2017 в 13:46
Пишет Марион Элвик:Железки не умираютURL записи
Вспомнила сегодня про этот рассказ. Еще один мой эксперимент с жанрами.
Железки не умирают – они утилизируются, когда заканчивается срок эксплуатации.
У железок нет чувств, мотивов и самосознания – есть набор команд, которые им предписано выполнять.
Железки не способны принимать волевые решения – они делают только то, что заложено в них программой.
Железки полностью заменяемы – как и любое другое изделие человеческих рук.
Все остальное люди уже воображают сами, как воображали много поколений назад, когда еще было принято содержать в местах проживания небольших млекопитающих – будто их четвероногие питомцы питают к ним какие-то глубокие чувства, вроде любви и привязанности. А все потому, что человеческая натура до черта сентиментальна. Для нас естественно приписывать собственные свойства более низшим существам, а в некоторых случаях даже неодушевленным предметам, особенно если мы чувствуем себя одинокими. Прежде это были кошечки, собачки и плюшевые медвежата. Теперь же, после принятия Закона О Сохранении Живой Природы, когда все уцелевшие представители Фауны были поселены в специальные заповедники-резервации подальше от городов, этот список неожиданно начали возглавлять бытовые дроны. Компаньоны, как их теперь неофициально называют. Черт, даже само это слово, слишком живое для напичканного электроникой металлолома, говорит само за себя. Именно поэтому все механики-утилиты, вроде меня, сталкиваются с сантиментами чаще, чем со сгоревшими микросхемами и сдохнувшими аккумуляторами. Еще немного, и в наше основное обучение включат начальный курс по психологии, как у пожарных или спасателей. Вот увидите, скоро и до этого дойдет.
читать дальше
– Сегодня восемь в Стивен-Рейджел и еще двое штрафных на Западном разъезде, – Курт быстро простукивает пальцами по чувствительной панели и не глядя протягивает мне выплюнутый терминалом пластиковый бланк заказов. Бумага не используется уже лет пятьдесят, с тех пор, как деревообрабатывающая отрасль объявлена вне закона.
Я пробегаю глазами по списку и невольно морщусь. Штрафные – это значит, что хозяева не сдали дронов на переработку вовремя. Срок службы у последних, в среднем, десять лет, и на протяжении всего этого времени роботы просто безукоризненны. Никаких сбоев программы, легкая эксплуатация, надобность в ремонте минимальна. А вот после крайнего срока роботы уже условно считаются опасными для бытового использования и подлежат обязательной замене на новую модель. Казалось бы, все элементарно и просто, если бы не куча подводных камней, о которых знаем только мы.
Судя по данным, первые опоздали всего на полгода, так что, возможно, просто не уследили за сроками. Тут можно будет обойтись минимальным штрафом. А вот со вторыми все намного сложней: на них донесли соседи, а в графе "номер модели" указали просто "очень старая", что довольно странно. Это ж насколько старая, чтоб люди затруднились ее с ходу определить? Я сворачиваю бланк и заталкиваю его в карман, в компанию к электронной сигарете. Не люблю закоренелых штрафников. С ними всегда больше всего мороки.
Стивен-Рейджел, названный в честь первых разработчиков, один из самых престижных и комфортабельных районов Лос-Анджелеса. И куда ни глянь, везде дроны. Не только в домах, а вообще везде: в банках, в закусочных, на светофорах. Дроны готовят сандвичи и продают мороженое, принимают заказы и моют посуду, регулируют движение и отводят детей в школу. Дроны стали здесь частью обыденной жизни, как мобильники и интернет. В Стивен-Рейджел знают цену вещам, времени и превыше всего ценят качество, поэтому с заменой дронов тут никогда не бывает проблем. Некоторые даже сдают своих раньше срока, как только на рынке появляется новая модель, так что из восьми у меня сегодня аж трое "подкидышей", как мы их у себя окрестили. Один и вовсе не успел прослужить и пяти лет. Такая напрасная переработка порой раздражает, но это намного лучше и безопаснее, чем просрочка. И главное, никаких неуместных привязанностей.
А вот в таких районах, как Западный разъезд, дела обстоят несколько иначе. Народ здесь небогатый, автоматика только-только внедряется в повседневный быт, многие семьи имеют, в лучшем случае, только одного дрона – того, что достался им в рамках бесплатной социальной программы. И этот дрон пашет у них весь отпущенный ему срок, выполняя самую разую работу, от приготовления завтраков до прополки огородных грядок и покраски сарая на заднем дворе. Словом, на что хватит фантазии хозяев, и так почти десять лет. Даже неудивительно, что кто-то начинает воспринимать их как членов семьи.
А потом приходим мы и пускаем их под пресс. И каждый раз у бывших хозяев такие скорбные лица, словно эти выцветшие железяки – их друзья или родственники. Некоторые украдкой гладят их на прощание, другие просто провожают взглядом, стоя на пороге дома, но все всегда морщатся и отворачиваются, когда я вынимаю из их верного помощника блок питания и с помощью напарника закидываю робота в кузов грузовика. А если в семье еще есть дети, то в девяноста процентов из ста будут слезы, а на корпусе дрона обнаружится хотя бы одна цветная наклейка или какой-нибудь забавный рисунок. Вот для чего нам могут понадобиться курсы по психологии, ребята. Чтоб знать, как вести себя в случае истерик и прочих проявлений скорби, а главное, сделать так, чтоб страдающие пользователи не отказывались от услуг компании и в их доме вскоре появился бы новенький робот. Задачка, мягко говоря, не из легких.
Первыми из штрафников оказывается молодая семейная пара с дроном, недавно купленным у кого-то с рук. Ребята, к счастью, адекватные, любезно пригласили в дом и даже не стали спорить по поводу штрафа. Детей у них, слава богу, нет. Так что, все обходится даже лучше, чем я ожидал.
А вот вторых мы разыскиваем битых два часа, кружа по району, как идиоты, пока не натыкаемся на ветхий домик где-то на самой окраине. Четверо мелких пацанят гоняют мяч прямо на дороге. Мать вешает белье во дворе на веревках, закрепляя их прищепками. На подоконнике в раскрытом окне стоит допотопное радио и с жутким треском и помехами пытается выдавить из себя нечто отдаленно похожее на музыку. В воображении тут же создается полное ощущение, что попали мы куда-то в прошлое, как минимум, на полтора века назад, и это плохо. Даже не так. Это просто хуже некуда. Да, оставались еще такие семьи, которые упрямо отвергают любые новшества и все пытаются жить "как раньше". Недаром прохожие, у которых мы спрашивали дорогу, в один голос твердили, что семейка эта с приветом и надо бы быть с ними поосторожнее. А я уже начал было надеяться, что сегодняшний рабочий день пройдет без эксцессов...
– Не они, наверное, – вздыхает Стив, мой напарник. – Эти вообще вряд ли бы завели себе дрона.
Но я несогласно качаю головой:
– Нет, они. Глянь, как дети всполошились.
По детям всегда все видно, поэтому в случае со злостными штрафниками надо в первую очередь смотреть на них. Вот и сейчас мальчишки, при виде нас, замирают, бросив мяч, и сбиваются в стайку, как потревоженные волчата. Сверлят недобрыми взглядами, молчат. Следят за каждым нашим движением, пока мы со Стивом вылезаем из кабины грузовика. Ждут. Ждут так, будто мы пришли отбирать у них дом или еще чего похуже. Я игнорирую их и уверенно направляюсь прямо к хозяйке дома – немолодой грузной женщине, испугано прижавшей к животу пустую корзину из-под белья.
– Мэм, мне очень жаль, но мы пришли за вашим дроном, – говорю я без всяких вступлений. – Мы знаем, что он у вас сильно просрочен. Будьте добры немедленно проводить нас к нему.
Знаю, прозвучало слегка сурово, но надо было сразу дать понять, что мы действительно в курсе дела, и отпираться бессмысленно. Но женщина, похоже, и без того сильно напугана нашим внезапным появлением, поэтому только рассеяно кивает, убирая с лица выбившуюся седую прядь, и машет рукой в сторону амбара. Мальчишки тогда, точно по команде, немедленно срываются с места и скрываются внутри указанного матерью строения. Стив за моей спиной тихо матерится.
– Мэм, пожалуйста, урезоньте своих детей. Мы все равно его заберем, сами или с полицией, – вкрадчиво говорю я, беря ее за локоть. – Решать вам. Но я уверен, что вы не хотите проблем для своей семьи.
Женщина снова кивает, прикрывая рот ладонью, и начинает часто моргать. Мы все втроем идем к амбару: Стив чуть впереди вышагивает походкой завоевателя, я веду хозяйку следом, прикидывая в голове возможные варианты развития событий. Однако, даже при самых смелых предположениях, ни один из нас такого бы не предугадал.
Вначале не выдерживает Стив.
– Ох-ты-ж-ни-хрена-себе! – выдает он на одном дыхании, тыча пальцем в темную бесформенную груду в дальнем углу амбара. – Это же... Майкл, что это вообще?
Мне же понадобилась целая минута, чтобы разобрать, в чем причина такой бурной реакции, потому что вначале я вижу только горящие глаза пацанят, буквально облепивших своего дрона со всех сторон. Свободно можно было рассмотреть только слегка помятую с левого виска железную голову. И тогда я понимаю, в чем дело.
– Бог ты мой, это же 73-й... – говорю я и поворачиваюсь к хозяйке, вид у меня, должно быть, донельзя ошарашенный. – Где же вы его достали?
Стив тем временем осторожно пытается подобраться поближе и уговорить малышню хотя бы дать рассмотреть такой любопытный экземпляр. Еще бы, 73-тих перестали выпускать, когда он еще пешком под стол ходил.
– Это мужа, – отвечает женщина, утирая слезы. – Не знаю, откуда он его взял, возился с ним с самой юности. Постоянно в нем ковырялся, что-то латал, менял... Поверьте, он не представляет никакой угрозы! Муж давно вынул из него все опасные жидкости!
Из Стива выходит на редкость хреновый дипломат. Мальчики поднимают визг, и мой напарник отскакивает к дверям весь обстрелянный краской. Будем надеяться, легко счищающейся.
Тогда я пробую сам. Мне тоже хочется посмотреть. Черт, мне хочется даже дотронуться. Обнять точно также крепко и отчаянно, как обнимают его сейчас эти дети.
– Как его зовут? – спрашиваю я. – Как вы его называете?
Волчата настороженно затихают, зыркая на меня из-под нелепых клешней своего дрона. Он живой, я вижу. Крутит железной башкой с тихим жужжанием, смотрит то на одного своего маленького хозяина, то на другого, а затем смотрит на меня, чуть наклоняя голову в бок. Его квадратные глаза горят голубым. Это значит, что он чем-то заинтересован.
– Моего звали Эдди, – говорю я и улыбаюсь далеким воспоминаниям. – А вашего как?
Я осторожно пробираюсь ближе и сажусь прямо на землю примерно в полутора метрах от мальчишек и робота. Рассказываю, как дед подарил мне Эдди на мой восьмой день рождения. Как он мне поначалу не понравился и я обозвал его консервной банкой. Как дед сказал мне, чтобы я заботился о его подарке, пока он не вернется из своей чертовой командировки. Как дед так и не вернулся, а Эдди стал мне единственным близким другом на последующие десять лет. А потом рассказываю, как Эдди утилизировали, потому что ему стало тяжело выполнять свою работу и он заслужил отдых. И тем более заслужил его робот этих мальчишек, отмотавший свой срок почти втрое больше положенного.
– Ральф... Его зовут Ральф, – тихо бормочет один из моих маленьких слушателей, шмыгая носом.
Понадобился еще почти час для того, чтобы уговорить ребят отпустить робота. Удивительно, но Ральф, при своем почтенном возрасте, оказался вполне себе живчиком, ходил не шатаясь, легко различал лица и предметы, имел отличную координацию и адекватно переключал "цвета настроения". Мальчики ревели в три ручья, провожая его до нашего грузовика. А когда мы со Стивом усадили бедолагу в кузов к остальным и я вынул из его груди блок питания, Ральф вдруг неожиданно мигнул оранжевым и медленно потух. Оранжевый в данном контексте мог означать что-то вроде "спасибо", бедняга действительно адски устал за такую невероятно долгую жизнь... Но я не стал заострять на этом внимание, Стив и так пребывал под глубоким впечатлением от дрона. Все повторял, что обязательно выпросит его у начальства, чтоб заглянуть ему под обшивку, прежде чем отправлять под пресс. А я пообещал матери мальчиков, что похлопочу за максимально низкий размер штрафа, учитывая их материальное положение.
Весь обратный путь я еду в кузове вместе с Ральфом. Дымлю своей безвредной электронной сигаретой и рассматриваю несуразную груду металлолома, бывшую еще каких-то пару часов назад другом для четырех смышленых детишек. Они еще долго будут горевать по своей утрате, возможно, даже корить себя, что так легко поддались на уговоры. Но придет день, и они поймут.
Что у железок нет воспоминаний – воспоминания есть только у тебя, о них.
И железки не умирают – умирает частичка твоей собственной души, которую ты зачем-то им отдал.