Если бы будущее было государством, у него мог быть такой герб: цветущее дерево на звездном поле.(c) М.Каннингем. “Дом на краю света”
Vita nostra brevis est…
не могу не писать об этой книге, это просто "ох ты ж блин!..."
не могу подобрать ни на одном известном мне языке слово, чтобы охарактеризовать ощущения от этого...
чувства примерно как от чтения "Дома", когда кажется, что сейчас лопнешь, взорвёшься, как сверхновая, будто бы внутри происходят какие-то неконтролируемые химические реакции..
не буду рассказывать о чём книга, ибо это просто нужно читать, поэтому только несколько цитат:
осторожно, могут быть спойлеры
...За цепочкой неровно подстриженных кустов начиналась улица, ведущая к морю. «Улица, Ведущая к Морю» — так Сашка и решила ее про себя называть. Таблички с подлинным названием улицы, простым и невзрачным, ничего не значили. Бывает ведь, что прекрасным вещам дают дурацкие названия — и наоборот…
Вопреки Сашкиным опасениям, железные дверцы ячеек открылись легко. Костя сгрузил на пол оба чемодана. Ко дну Сашкиного приклеился скомканный бумажный листок.
— Мусор какой-то, — пробормотал Костя и двумя пальцами отклеил бумажку.
Это была записка — крупные карандашные буквы можно было прочитать даже теперь, когда листок изрядно пожелтел и замызгался:
«Уезжай сейчас».
Подписи не было.
Человек на сцене ждал. Он не был похож на преподавателя ВУЗа, какими Сашка их представляла: вместо костюма на нем были джинсы и полосатый свитер, светлые прямые волосы забраны в «хвост», на носу очки — длинные и узкие, как лезвия, они были сконструированы, кажется, специально для того, чтобы удобнее было смотреть поверх стекол.
Стемнело рано. В комнате, пропахшей старым табачным дымом, горела настольная лампа; Сашка сидела за книгой. В общежитии было непривычно тихо, Оксана споро переливала самогон из бутыли в резиновую грелку, купленную в ближайшей аптеке. У Лизы кончились сигареты, она отправилась по комнатам и «настреляла» полпачки. Сашка, не спавшая вторую ночь (или уже третью?), проворачивала в мозгу упражнение за упражнением. В мутном бульоне бессонницы ей начинало казаться, что она думает чужие мысли: настолько чужие, что они не помещаются в голове. Думать такие мысли, мнилось Сашке, — все равно, что пытаться удержать авторучку копытом.
Мир вокруг нее ежесекундно менялся. Напрягались одни связи и разрушались другие. Это было похоже на быстрые судороги; иногда Сашка замирала, чувствуя, как внутри будто натягивается нитка, перекраивая и разрезая, обмякая и снова подергиваясь. Иногда она видела себя снаружи — маленькое озеро, будто от растаявшего мороженого, и в кофейного цвета жиже плавает едкий комочек — страх. Сашке не нравилось смотреть на свой страх со стороны. Он был, как полупереваренная котлета.
Но она не боялась. Потому что не видела ничего, что могло напугать, а думать могла только о том, что видела. Время растягивалось и сжималось, пока, наконец, не наступила летняя сессия.
Облака завернулись воронкой, и одновременно Сашка упала в небо. Ей уже случалось этого бояться. В детстве, на пригородной базе отдыха, на лугу, она вот так же лежала и смотрела в небо, и боялась в него вывалиться.
Теперь это произошло.
Ветер сорвал полиэтилен с ящика, и вишни глянули изнутри множеством темных глаз. Сашка увидела себя с их точки зрения; картинка то дробилась, то вдруг собиралась воедино, и тогда возникал стереоэффект.
Ее подхватило, как воздушный змей, и потянуло вверх, причем тело, брошенное на траве, оставалось неподвижным. Нить, соединяющая ее с этим якорем, помогала летать и не давала улететь далеко. Она почувствовала деревья, как свои руки, а траву — как свои волосы. Ударила молния, полетели оборванные листья, и Сашка засмеялась от счастья.
Она ощутила себя словом, которое сказал солнечный свет. Она высмеяла страх смерти. Она поняла, зачем родилась и что именно ей следует сделать в жизни. Все это случилось, когда молния еще была на небе — белый зигзаг.
А потом хлынул дождь, и она пришла в себя — мокрая насквозь, с прилипшей к телу футболке, из-под которой кокетливо и жалко просвечивал кружевной лифчик.
Взгляды первокурсников служили ей зеркалом. Она видела свое отражение в чужих глазах: изломанная, полностью погруженная в себя. Иногда замирающая на середине движения. Отрешенная. С пугающим пристальным взглядом. Они смотрели на нее, не умея скрыть страх — и порой отвращение.
Сашка повернулась на бок, потянулась к тумбочке — и увидела свою руку.
Она закричала. Вместо крика получился хрип. В горле клекотало. Сашка села на кровати; что-то отчетливо хрустнуло. Обе ее руки были подобием механических протезов, сделанных из слоновой кости и обтянутых полупрозрачной, ослепительно-белой кожей. Она поднесла правую ладонь к лицу, сжала пальцы; шестеренки, проворачиваясь, разорвали кожу и вылезли наружу острыми иголками. Боли не было.
Сашка с трудом поднялась. Пол не качался под ногами, но голова казалась очень большой. А ощупать ее этими новыми, белыми, механическими руками Сашка боялась. Вдруг что-то сломается?
Колени почти не гнулись. Ступни казались деревянными. Сашка дохромала до стола, нашла зеркальце. И закричала — захрипела — опять.
У нее в глазах не было ни зрачков, ни радужки. Только белки в красных прожилках. Сашка отшвырнула зеркало, но продолжала себя видеть; теперь оказалось, что она смотрит не глазами. Всей кожей лица, голых локтей, шеи; трясясь, она стянула футболку и увидела комнату кожей спины. Сняла спортивные штаны, в которых уснула вчера, вместе со штанами соскользнули и трусы. Теперь каждая точка ее тела видела картину, и, складываясь, они образовывали мир-без-Сашки. Ее тело — белое, тощее, трясущееся посреди захламленной комнатушки общежития — было единственным пространством вне этого мира.
По ее коже пробегали искры. Робкие огоньки, будто скатывающиеся капли. Маленькие молнии. Из-под оболочки, местами почти прозрачной, проступали вены, капилляры и волокна мышц — таинственный лес. Очень чесалась спина; что-то происходило с позвоночником — он похрустывал, подвижный, живущий собственной жизнью.
Ночью в поезде Сашке стало плохо. Знобило, тошнило; хватаясь на ходу за поручни, она пробралась в туалет, заперлась, и здесь, в крохотной вонючей комнатушке среди лязга и грохота, у нее прорезались крылья.
— Простите, какой это вагон?!
Маленький красноглазый человечек, куривший в тамбуре, отшатнулся и чуть не упал. Снаружи, из приоткрытого окна на него смотрела, свесившись вниз головой, девушка.
— Какой это…
— Сгинь! — закричал мужичок, и Сашка поняла, что он много пил вчера. А может быть, и позавчера тоже.
Обернувшись полотенцем, как римский патриций, Сашка вышла на кухню; у окна сидели две первокурсницы — бывшая соседка Лена и еще одна, рыженькая, веснушчатая, очень бледная.
— Привет, — сказала Сашка и окинула обеих оценивающим взглядом.
Лена была значительно толще ее и шире в плечах. Зато рыжая девочка…
— Как тебя зовут?
— Ира.
— Встань, пожалуйста.
Девчонка испуганно встала. Сашка окинула ее взглядом — и рост, и размер ее совершенно устраивали.
— Пожалуйста, дай мне твои джинсы и свитер. Прямо сейчас.
Девчонка сглотнула:
— Эти? Которые на мне?
— Можно эти. Можно другие. Только быстро.
— Ага, — пролепетала Ира и быстро вышла из кухни. Лена осталась сидеть, оцепенев, над чашкой чая.
— Это на время, — небрежно сказала Сашка. — Дружеский заем. И не надо так смотреть.
«Они молча миновали трехэтажный особняк, сложенный из розоватого кирпича, и поднялись на крыльцо между двумя каменными львами — морды их стерлись от частых прикосновений, но правый казался грустным, а левый насмешливым, даже веселым. Львы неподвижно глядели на Орион».
@темы: Гербарий, Что-то огромное внутри, Библиотека
Мигрант меня немного огорчил своей второй половиной, тем что после Пробы, хотя Пробу я прочитала за одну ночь, и это было тоже нечто фантастическое.
А Виту я уже почти дочитала, и она всё также не отпускает, как и в начале.)
А что еще из Дяченко читалось?
на самом деле, я очень рада, что случайно открыла этих авторов, очень не хватало чего-то подобного в последнее время.
Олди читали?
увы, не читала..
тоже отличные ребята. Одна из самых, по мне, легких и захватывающих книг - "Мессия очищает диск". Тоже рекомендую, равно как и сборник "Пентакли", который писали Дяченко, Олди и Валентинов.